«Записки путешественника» 1835 года

Карельский перешеек всегда пользовался популярностью среди жителей Санкт-Петербурга. Его именовали «Жемчужиной русского Севера», «Северной Ривьерой» и другими не менее громкими эпитетами. А после войны со шведами в 1809 году, когда Автономное Княжество Финляндия вошло в состав Российской империи, наш край стал любимым местом отдыха петербургской интеллигенции.

Одним из самых модных маршрутов было путешествие на водопад Иматра проездом через Выборг. По счастью, некоторые из путешественников потрудились изложить свои впечатления на бумаге. Предлагаем вниманию читателей одно из таких любительских эссе от 1835 года, напечатанных в «Журнале для чтения воспитанников Военно-учебных заведений».

…Куда ни глянешь, везде торчат бесчисленные граниты, то разбросанные в груды, то лежащие рассеянно. Вид их придает общей картине характер бесплодия и разрушения. Кажется, будто разгневанное небо дождило здесь каменными потоками, и пытливый ум вдается в разные догадки, чтоб объяснить, какими силами произведено это явление. Господин Лайель (1) остроумно растолковал его переходом океана.

Пусть будет по Лайелю! Мы выберемся на этот холм. С него открывается красивый ландшафт. Минуя окрестные леса и холмы, взор стремится к синеющей равнине Балтики, на краю которой лежит город. Древняя башня и несколько колокольных шпилей возвышаются посреди его, влево и вправо расстилаются два предместья: это Выборг…

Солнце бросало последние лучи, и морской залив облачался тучами, когда мы, оставив за собой юго-восточное предместье, въехали в город через ворота, ведущие сквозь крепостной вал. Стража потребовала наши паспорта, через минуту они были возвращены, и повозка запрыгала по мостовой, жалобно дребезжа по крупному булыжнику.

Мы приказали везти себя в трактир «Мотти» (2), указанный мне как довольно удобное пристанище. Но бестолковый эй-мойста (3) не понимал нас, и непременно хотел причалить к другой станции. Наконец, после долгого странствия по узким и изломанным улицам, живо напоминающим добрый и неуклюжий Ревель, мы подъехали к двухэтажному каменному дому, довольно поношенной наружности. Широкая деревянная лестница, зыблясь под ногами, ввела нас в верхний этаж. Пройдя коридор, мы очутились в просторной и светлой зале. Хозяйка, услужливая старушка, со связкой ключей, поспешила встретить нас и указала незанятую комнату. Чашка чая со знаменитыми выборгскими кренделями подоспела очень кстати подкрепить усталых путников, и через полчаса мы уже утопали в мягких перинах, от души хваля шведский обычай, свято здесь сохранявшийся. Я начал дремать, как вдруг услышал заунывный голос ночного сторожа. Не понимая слов протяжного напева, я без переводчика догадался, что он хотел сказать:

«Полночь било, добрый час!

Спите, Бог не спит за вас».

На другой день, только мы проснулись, к нам явилась хозяйка с огромным подносом, на котором уставлены были все принадлежности завтрака. Этот обычай тоже недурен. Чего ради, я сел у окна. Глазам моим представилась часть города, узкий рукав Финского залива, и за ним старинный замок с высокой восьмиугольной крышей. Завоеватель Карелии, Торкель Кнутсон, желая утвердиться в ней, построил в 1293 году крепкий замок Выборг… Мирные финны, никогда не видевшие таких твердынь, приписали сверхъестественной силе быстрое построение замка, и в народе родилось сказание, что горный исполин, помогавший зодчему, увлек его потом за оказанную услугу, в преисподнее царство.

Урок это очень памятен, и Выборгские Витрувии (4), чтобы избегнуть связей с нечистой силой, строят с того времени так, что им не помогают злые духи. Можно однако ж сомневаться, чтобы этот замок был построен в те времена, когда черти были архитекторами: он еще довольно свеж, а сколько осад выдержал он от… Русских. Если строение и то самое, оно, по крайней мере, не раз было возобновлено, хотя никто в целом Выборге ничего не знает. Если и были в замке какие-нибудь письменные свидетельства, они не могли уцелеть от прошлого года. Седьмого апреля, в Великий Четверток, когда еще залив был покрыт льдом, вдруг сделалась страшная буря, и молния ударила в деревянное строение внутри башни замка (5). Пламя мгновенно охватило его. Гарнизон замка при всей своей неустрашимости, не мог ничего сделать. В башне кипело как в жерле, наконец, все рухнуло и пожар угас по истощении сгораемых веществ. Вот последний исторический факт Выборгского замка, если не слишком важный, то довольно любопытный по необычайности явления грозы в такое время года.

Путешественник, прибывший в Выборг, должен непременно пройтись по городу, чтоб лучше увидеть, что в нем замечательного и потом уже взойти на городскую башню. Огромные часы, которые на ней устроены, указывают добрым гражданам, когда им пора вставать, садиться обедать, ложиться спать. Эту полезную цель часов объяснил нам попавшийся у входа в башню какой-то опрятно одетый полушвед в светло-синем фраке и красном суконном фраке-жилете, из-за которого выставлялись преогромные манжеты, не считая сапог с кисточками. Он бескорыстно взобрался с нами, по ста тридцати восьми ступеням наверх башни, где стоит часовой, и каждые полчаса после боя часов медным рупором извещает смертных о скоротечности времени. Вид с башни очарователен. Залив моря, изрезанный множеством мысов и усеянный бесчисленными утесами и камнями, которых гладкие блестящие вершины, выставляясь из воды, отражают солнечные лучи; город с его оживленными улицами; обширные зеленеющие равнины и вдали туманные леса и горы, – все это составляет разнообразную панораму. Между тем, как мы любовались на нее, наш проводник рассказал, что в городе считается до трех тысяч жителей и что в предместьях, можно полагать, столько же, что в порт ежегодно является до шестидесяти иностранных кораблей, но они к городу не подходят по мелководью залива, а выгружаются у острова Рогеля в Тронгзунде, верст за 12 от берега, где находятся таможня и брандвахта; что, наконец, господин ландсгевдинг (6) живет вот в этом доме с садом, что лучшие крендели пекутся в Гельсингфорсском предместье, в той части его, что называется «смольными».

Выслушав курс выборгской статистики, мы поблагодарили услужливого незнакомца, сошли с башни, и на бесконечно длинных дорожках, которые бы могли сказать многое о Карле ХII, если б захотели порыться в своих воспоминаниях, отправились в Монрепо, знаменитый сад барона Николаи. Переехав городской мост, мы остановились, и по ступеням, высеченным в камне, взошли на огромный утес, лежащий влево от дороги. На нем должен побывать каждый Русский. Здесь в день вступления русских войск в Выборг, 14 июня 1710 года была раскинута палатка Петра Великого. Большой крест и вензель Государя, высеченные в граните, свидетельствуют об этом. Еще видны пробоины, в которых утверждены были колья шатра. Адмирал Апраксин, осаждавший город, имел уже от царя подробную инструкцию. Приступ назначен был в одно время с сухого пути и с моря «для лучшей диверсии неприятелю», как выражался Петр I в письме к адмиралу.

«Перед оным же штурмом, – писал далее царь, – Господа богомолить подобает всем о помощи. Другое, добрую диспозицию учинить. Третие, понеже все дела человеческие от сердца приходят, того ради солдатские сердца Давыдовым речением веселием увеселить». Но когда было все готово к приступу и уже началось бомбардирование, государь, почувствовавший себя нездоровым, приказал отложить штурм на два дня, до его выздоровления и прибытия к войску. Этот неожиданный случай отвратил кровопролитие. Комендант Выборга, предвидя невозможность устоять, предложил сдаться на капитуляцию. Пока он вел переговоры с Апраксиным, царь прибыл к осадному корпусу, 11 июня и на третий день, с Преображенским полком торжественно вошел в город, который мог считаться тогда передовой стеной новой столицы. В звании контр-адмирала царь сам донес о том князю-кесарю Ромодановскому: «Извествую Вашему величеству, что комендант выборгский по изготовлении бреши, не дожидая штурма, вчерашнего числа на аккорд сдался… И тако, чрез взятии сего города Санкт-Петербургу конечное безопасение получено: чем вашему величеству поздравляем».

Проехав версты две бесплодным пространством, усеянным, как все окрестности Выборга, разбитыми утесами и серо-красными гранитными валунами, из среды которых проглядывают тощие искривленные сосны и кусты можжевельника, мы приблизились к высоким деревянным воротам, еще недостроенным. Они привели нас к длинной липовой аллее, которая оканчивается у входа в сад. Тут, возле забора с лейкою в руках стоял старый садовник. Окинув нас взглядом, он решил по глазомеру, «что мы люди порядочные», и отворил садовую калитку. Мы были вправе казаться очень счастливыми. Грубые шалуны, которые находят особенное удовольствие в нарушении установленного порядка, наделали здесь столько дурачеств, что владетель сада был принужден ограничить свое гостеприимство, и теперь незнакомых пускают только по воскресеньям. Входя в сад, мы, для большего назидания, прочли прибитое к воротам объявление городского суда на двух языках – русском и шведском: оно грозит все похитителям цветов, нарушителям птичьего спокойствия и независимости трав, писателям экспромтов на скамейках, и прочим садовым преступникам, штрафом в 12 рублей серебром.

Не стану водить вас с собой по цветистым лугам, тенистым аллеям, живописным утесам, зеленым пригоркам этого прелестного убежища, не стану утомлять описанием всех мостиков, беседок, киосков, обелисков, памятников, которыми оно украшалось. Такие подробности скучны, вялы, холодны, тем и неудовлетворительны. Кто хочет иметь ясное и полное понятие о Монрепо, тот должен видеть его своими глазами. И, право, стоит сделать для него несколько десятков верст, даже приехать издалека, чтоб полюбоваться здесь красотами Финляндских пейзажей. Они счастливо сосредоточены на ограниченном пространстве, и местоположение необыкновенно благоприятствовало тому, чтоб, при некотором искусстве, расположенный на нем сад мог сделаться произведением неподражаемо очаровательным. Природа для него так много сделала, что стоило только следовать за ее указаниями, идти по ее следам, и, облегчая ее усилия, дополняя ее творение, действуя в одном с ней духе, провести нечто единственное в своем роде… Монрепо изобилует красотами, достойными одобрения взыскательного вкуса и справедливых похвал…

Прихоть владельца приготовить себе могилу, окружив ее прахом милых сердцу на вековечной скале, с одной стороны неприступной, обрывистой и омываемой волнами моря, с другой одетой зеленью и цветами, – исполнена поэзии грустной и трогательной. Через неширокий проток летучий мост переносит вас к берегу высокого острова. Вьющаяся тропа ведет на его вершину. Начинаешь всходить по ней между зеленеющим кустарником и цветами, и вдруг взор останавливается на небольшом мраморном памятнике, стоящим близ дорожки. На нем надпись:

На краткий миг, Прекрасный холм, ты мой, Потом навек Я буду твой.

В душе невольно раздается звук страшного закона, который с высоты небес провозглашает человеку: ты прах, и в прах обратишься! Его отголоскам вторит шум ветвистых, мрачных елей и однообразный плеск моря. Вокруг вас всюду дремлет высокий гранит, холодный и твердый, который должен один остаться здесь после наслаждений человека. На вершине скалы стоит небольшой замок о четырех башнях, влево от него возвышаются надгробные памятники – основателя Монрепо, его супруги и двух детей. Архитектура замка проста и красива.

Возвратясь в Выборг, вечером того же дня мы пустились к Иматре. Дорога – такое же природное шоссе, как и то, которым приближаешься к Выборгу из Петербурга с немногими исключениями: это кряж всей Финляндии. Окрестность, то дикая и пустынная, то возделанная и обитаемая, но везде живописная и разнообразная; леса сменяются лугами, за лугами следуют холмы, за холмами горы и утесы. По временам зеркало широкого озера ярко блещет от лучей заходящего солнца, или, одеваясь туманами, застилает прозрачным покровом свою светлую поверхность. Иногда появляются разбросанные жилища поселян, а иногда и хорошо обстроенный хутор или усадьба домовитого помещика.

Изредка попадалась нам легкая повозка с одним или двумя дремлющими седоками, или тяжелая колымага, из которой выглядывали круглые, красные финские лица, или длинная вереница роспусков с доской и брусьями, которые везут в Выборг с пильных мельниц, устроенных на реке Вуоксе, чтобы оттуда отправить их морем за границу.

За Вентолою, второю станцией от Выборга, убаюканные ровными качаниями таратайки, мы задремали. Порою, нежданный толчок забрасывал нас на воздух, постепенно приготовляя сердца к сильнейшим ощущениям. Вдруг мы оба, как будто по условию, проснулись в одно время. Осматриваемся – светает, кругом все дико и глухо. Седые туманы, медленно свиваясь, как тяжелый занавес, исподволь открывают взору окрестные леса и горы. Наши лошадки тихим шагом, побрякивая бубенчиками, вывозят нас на косогор. Вблизи все тихо и безмолвно…

1. Чарлз Лайелл, или Лайель (1797–1875), основоположник современной геологии.
2. Трактир Мотти – ул. Подгорная, д. 17.
3. Эй-мойста – муж., *петерб. прозвище чухон (от эй мойста – не знаю, не понимаю).
4. Витрувий – единственный римский писатель о зодчестве, сочинения которого дошли до нас, жил при Цезаре и Августе.
5. Имеется ввиду пожар 18 апреля 1834 года, когда молния ударила во флагшток башни Св. Олафа, но гарнизону удалось отстоять главный корпус, архив сгорел позже, во время пожара 1856 года.
6. Губернатор.

Материал из личного архива предоставил экскурсовод В.И. Морозов